Авторы:

«Я все время путаю понятия „хороший врач“ и „хороший человек“»

Анастасия Данилова о профессии онколога в России и Америке

«Теории и практики» в рамках спецпроекта «Москва cтуденческая» поговорили с врачом Анастасией Даниловой о работе в клинике, проблемах медицинского образования в России и США и об умении разговаривать с пациентами.

Выбор профессии

Я родилась в околомедицинской семье. Еще моя бабушка очень романтично относилась к профессии врача, и я росла на сериалах «Доктор Куин: женщина-врач» и «Скорая помощь». В последнем у героини Джулианны Маргулис тоже были кудрявые волосы, так что я ассоциировала себя с ней и с самого детства мечтала стать доктором. Тем более, что мои родители — ученые, и все их друзья как-то связаны с медициной. Я видела, что это потрясающе умные и интеллигентные люди. Они все на свете знали, имели правильные политические взгляды и были настоящими профессионалами. Мне тогда казалось, что все врачи такие. Вдобавок мне всегда нравилось что-то делать руками, а биология была одним из любимых предметов. Наша семья жила на два континента: несколько лет в России, несколько лет в Америке — там работал папа. Когда я училась в США, в восьмом или девятом классе нас на уроке анатомии повели в морг. Многие испугались, а я, напротив, всех расталкивала, хотела рассмотреть труп поближе, просила разрешения потрогать почку. В общем, все складывалось так, что, вернувшись в десятом классе в Россию и закончив тут школу, я поступила в Первый МГМУ им. Сеченова.

Проект реализован при поддержке социальной карты москвича

______________

Человек не должен в 16 лет решать, становиться ли ему врачом

______________

Когда я поехала учиться в Америку, чтобы подтвердить полученный в России диплом, у меня был восторг от того, как там происходит обучение. Одновременно я почувствовала грусть за российских студентов, у которых нет доступа ко всему тому, что есть у студентов американских. Появилось желание содрать все под копирку и применить на российской почве: заново отстроить университеты, отбирать туда только 5% студентов, а не по 700–800 человек на один вуз, по-другому составить учебную программу, ну и много другого столь же максималистичного. Еще я поняла, что человеку очень сложно в 16 лет решать, становиться ли ему врачом. Сначала лучше получить бакалавра по какой-то смежной специальности, а потом уже осознанно идти на второе высшее — так происходит в Америке, и я думаю, что это правильно. Еще там принципиально по-другому выстроена программа. Если в России биохимия, гистология, анатомия изучаются отдельно от клинических дисциплин, то там они смешаны в единое целое. В курсе эндокринологии студенты проходят, как выглядит щитовидная железа, какова ее физиология, какие могут быть заболевания этого органа, как их лечить; и с фармакологической точки зрения — из чего состоят лекарства, какие у них есть побочные эффекты. Это помогает увидеть полную картину происходящего. Кроме этого, в Америке нет семинаров, на которых преподаватель задает вопросы, а студенты должны отвечать выученный урок или зачитывать реферат. Там дается задание, которое нужно выполнять не индивидуально, а в команде. Отсюда возникают коллаборации внутри группы: студенты учатся разговаривать друг с другом и вместе добывать знания. В таком формате сдаются и экзамены, дополнительное условие — лимит времени. На один вопрос отводят по 30–40 секунд, нужно отвечать не задумываясь — это способ избежать списывания. У нас же списывание позволяется.

В России на первом курсе на кафедре анатомии у нас было всего два трупа на 800 человек. Более того, это были трупы, которые лежали в формалине вот уже двадцать лет — от мышц и от органов уже почти ничего не осталось. В Америке же десяти студентам медшколы на первом курсе достается по свежему позавчерашнему трупу. Там студенты самостоятельно могут его препарировать, начиная с кожи, послойно разрезать и рассматривать органы. В России доступа к свежему человеческому телу у студентов нет. Те, кто хочет заниматься хирургией, идут на четвертом курсе либо на кружок по топографической медицине, либо еще какими-то путями восполняют этот пробел. 

Совет:

Удивляйтесь вещам, которым, кроме вас, никто не удивляется.

Остин Клеон

Работа в реанимации и выбор направления

Так сложилось, что я выбрала в качестве специализации онкологию. На третьем курсе я пошла работать в реанимацию ночной медсестрой. Многие студенты-врачи так делают, чтобы заработать хоть какие-то деньги и, главное, чтобы набраться опыта. Я попала в послеоперационную реанимацию хирургического онкологического отделения. Мне там сразу понравилось: большой поток пациентов, можно было делать много разной ручной работы, например ставить катетеры или зонды и, что самое важное, подробно следить за состоянием каждого из больных. Я знала про них все: историю болезни, какие лекарства в них влиты, сколько жидкости из них вышло, какие возможны осложнения. Такая вовлеченность очень многое дает для понимания клинической картины. Кроме того, я чувствовала удовлетворение от того, что могла облегчить чье-то состояние. Одного пациента приходилось погладить, а на другого накричать: «Соберись! Тебе еще на внуков смотреть, что ты тут раскис!» 

В реанимации я проварилась или, лучше сказать, прожила три года — и, понятно, стала разбираться в этом направлении гораздо лучше, чем в остальных. Хотя я изначально хотела быть нейрохирургом, но сейчас ни о чем не жалею. Думаю, у моей специализации большое будущее: все время появляются новые методы лечения, делаются научные открытия, да и пациентов, к сожалению, не становится меньше.

Хорошо помню мужчину, который первым в моей практике умер. Я себе придумала, что он принадлежал к княжескому роду, — такие у него были благородные черты лица. Ему пришлось перенести много тяжелых операций с резекцией большого количества органов. Все звали его «золотым мальчиком», потому что он так держался и быстро шел на поправку, хотя формально не должен был. Мужчины хуже терпят боль, но он очень достойно себя держал. Когда ему делали болезненные процедуры, переворачивали или ставили уколы — улыбался. У него росла очень красивая щетина. Помню, было пять часов вечера — время моей пересмены. Он попросил другую медсестру помыть заполненную утку. Девочка пошла выливать ее, а когда вернулась, он был уже мертв. Все произошло в течение каких-то секунд. Набежали реаниматологи, начали делать все необходимые процедуры. Но не помогло. 

Я знаю, что смерть приходит. И все, что можно сделать, — это немножко ее отодвинуть. Мне страшно от того, что вот человек есть, думает, чувствует, мечтает — а потом в одну секунду исчезает. Куда? Что остается, когда пропадает сознание собственного «я»? От этих вопросов жутко. Но я всегда успокаиваю себя тем, что формой жизни после смерти могут стать дети, или дело, или память, оставленная в других людях. К другим ответам я пока еще не пришла.

Совет:

Не рассказывайте родителям всего, что с вами происходит. Свои проблемы вы как-нибудь решите, а они страшно испугаются и подумают, что вам не выжить без их помощи.

Настя, студентка НИУ-ВШЭ

Америка и работа в клинике

После окончания института я поехала в Америку подтверждать свой диплом. У меня ушло на это два года. А потом я поняла, что соскучилась по России, и прошлым летом решила вернуться сюда. Но до этого в Америке подала документы на поступление в резиндентуру. Это такая форма учебы, которая дает возможность сразу работать по профессии и получать приемлемую зарплату. В этом большое отличие от российской ординатуры, где учащиеся должны платить за образование по 200 тысяч рублей в год или, при самом лучшем раскладе, получают небольшую стипендию. А ведь это сформировавшиеся люди — естественно, им уже хочется жить нормальной жизнью, а не сидеть у родителей на шее. Правда, процесс зачисления в резидентуру очень долгий. В сентябре я подала документы в 150 американских госпиталей. А в октябре и ноябре ездила на интервью. И только в марте были объявлены результаты. Оказалось, что я не прошла. Но хорошо, что параллельно в России я начала работать в клинике, специализирующейся на онкологических заболеваниях. Еще будучи в Америке, я написала такой задушевный пост на фейсбуке о том, как мне тяжело и грустно за отечественную медицину, сколько мне хочется для нее сделать и как я не понимаю, с чего начать. Ведь не станешь бороться со всей огромной системой сразу — она тебя задавит, и ты умрешь. Очень многие расшарили этот пост. И вдруг какой-то мужчина (потом оказалось, что директор клиники) в комментариях мне пишет: «Анастасия, у нас очень похожие взгляды. Приезжайте, побеседуем — вдруг мы будем как-то друг другу полезны». И я действительно, когда приехала в Россию, решила с ним встретиться. После знакомства он предложил мне остаться в клинике. 

Здесь я занимаюсь медицинским консалтингом. Мы уже разработали и выпустили серию листовок о побочных эффектах химиотерапии, где подробно рассказываем о том, что может происходить в процессе лечения, в каких случаях стоит звонить врачу, а в каких можно решить проблему самому и как это сделать. Например, чтобы избежать образования язвочек во рту при химиотерапии, можно сосать фруктовый лед — это способствует местной гипотермии, и препарат не проникает в сосуды ротовой полости. 

Мне кажется, очень важно объяснить пациенту, что с ним происходит. Я все время путаю понятия «хороший врач» и «хороший человек», часто подменяю одно другим, а потом одергиваю себя: хорошим врачом может быть и плохой человек. В Америке медицинское образование вообще учит формальному лицемерию: ты можешь думать, что хочешь, но говорить должен, что надо. Там врач обязан хотя бы внешне быть добрым, милым и участливым. И мне кажется, что проявлять сострадание и сочувствие, неважно, будет оно настоящим или показным, — обязательно. С врачом, который не смотрит в глаза и не разговаривает с пациентом, у больного складываются тяжелые отношения. На то, чтобы назначить лекарство, требуется три минуты. Для этого нужны анализы, рентгеновские снимки, биопсия — что угодно, но не пациент. А с пациентом нужно общаться, рассказать про каждый вариант лечения, про побочные эффекты, подготовить его к тому, что все будет хорошо или все будет тяжело.

Совет:

Не отбрыкивайтесь, если вас отправляют в библиотеку. В интернете по-прежнему можно найти не все.

Настя, студентка НИУ-ВШЭ

Ординатура

Этим летом я поняла, что очень соскучилась по клинической деятельности, и поступила в ординатуру по онкологии. Там мне сказали, что будет тяжело совмещать учебу с работой, — многие у нас и не работают. Но я к тому времени уже год сама себя обеспечивала, и мне так нравилось чувствовать себя самостоятельной, иметь возможность путешествовать, покупать вещи, что я была совершенно не готова от этого отказываться. Так что с первого сентября я уже месяц работаю и в клинике, и в ординатуре. К восьми утра я приезжаю в больницу на обучение. И объем работы зависит только от меня: можно уйти в 11 вечера, в 5–6 часов или в 3 часа. Главное, посмотреть пациентов, написать историю болезни, ассистировать на операциях и активно участвовать в лечебном процессе. Я уже увидела рак языка, гортани, трахеи, щеки, околоушной железы. Разобраться в этих кейсах — моя ответственность, никто в ординатуре учить тебя не будет. В клинике же мне сделали большой шаг навстречу: я не должна сидеть на одном месте и часть работы могу делать дома — главное все успевать. Пока худо-бедно у меня это получается. Хотя на работе я постоянно нервничаю, что не получаю достаточно знаний в ординатуре, а в больнице — что недостаточно много работаю. Приходится успокаивать себя тем, что все зависит только от меня.

______________

На работе я постоянно нервничаю, что не получаю достаточно знаний, а в больнице — что недостаточно много работаю

______________

Траты

Все шесть лет, что я училась в институте, и потом два года в Америке материально мне помогали родители. Хотя и собственные деньги у меня были: я преподавала английский язык и в реанимации какую-то заплату мне платили — но этого хватало только на мелкие расходы. Сейчас я много трачу на еду: не люблю «Ашан», поэтому покупаю продукты в «Азбуке вкуса». Еще я делаю маникюр и педикюр два раза в месяц — в этом я никак не могу себе отказать, что бы ни случилось, я иду к своему любимому мастеру. Позавчера меня ругали в операционной, что не подпустят к столу, — говорят, мало ли, лак отклеится. Из-за того, что мне нужно очень рано быть в ординатуре, а я тяжело встаю, то позволяю себе иногда ездить на такси. Несколько таких вынужденных поездок показывают, что это тоже существенная трата. Еще я люблю бегать и покупаю для этого разную спортивную одежду — я идеальная жертва рекламы и как зомби хожу в магазины, где, как меня убедили, можно взять все самое красивое. Ну а главная трата — это, конечно, съемная квартира, вот куда все деньги уходят.

Доходы:

О будущем

В ближайшие пять лет мне хочется начать становиться профессионалом — это же пожизненный процесс. Но к этому времени нужно уже точно что-то понимать в профессии. Мне хочется все устроить так, чтобы работать и тут, и в Америке, потому что там тоже очень интересно быть врачом: там большие возможности для развития и профессионального роста и там потрясающее медицинское сообщество. Например, в Америке можно прочитать статью про новый метод лечения и написать автору на почту. Ведь это не какие-то «американские ученые» сделали открытие, а Том из соседней Оклахомы. Том ответит на письмо, потому что так принято. Он скажет: «Настя, возьми таблетку А и таблетку Б, используй прибор С. А вот мы еще статью выпустили — посмотри. А еще через неделю мы увидимся с тобой на конгрессе, и я тебе там сам все покажу и расскажу». С другой стороны, когда я столкнулась с американскими пациентами, я поняла, что русские бабушки, которых я лечила в реанимации, мне роднее, мне с ними как-то душевнее. К тому же мне пока нравится жить в Москве. Здесь столько всего происходит.